Новокузнецкая цензура, или Благородный жест Лиды Короленко

 

Мало того, что самому мне было нечего есть… Чем кормить Квету?

Очень хорошо помню остановившуюся у нас во дворе машину-холодильник. Или “морозильник”. Ну, как там?

Мы перезванивались с Витей Вьюшиным, бывшим новокузнечанином, секретарем горкома комсомола, старым другом, и он, само собой, шефствовал надо мной из своих московских, уже “цековских” высот.

Потому-то и приехала к нам во двор эта машина, из которой я должен был забрать замороженные свиные хвосты…

Для благородного “водолаза”, а? Для нашего спасателя…

Но не то же ли самое было долей всех остальных спасителей? Разумеется, Отечества. Эх! Не такие ли города, как Кузня, всегда спасали Россию?

Присловье тех времен: “Уши, губы, нос - сиська, писька, хвост”. Пролетарская еда. Которая оставалась в глубинке от мясных туш, предназначенных для пополнения стратегических запасов или потребления теми, кто на социальной лестнице стоял выше молчаливого “гегемона”… Зачем оно ему, в самом деле? Постоянно занятому иными заботами: помните?

Тоже — присловье тех времен: мол, как там Иван? Нормалёк! “Работа — сучёк — сон”. А Петро как?.. Завязал! “Работа — сон, работа — сон”. А Михаил?.. Мишка запил. “Сучёк — сон, сучёк - сон”.

Как она их уплетала, Квета! Свиные хвосты. 

Но это уже потом. Когда совсем отощала.

Первым делом, конечно же, позвонил капитану “Металлурга” Олегу Короленко… 

Кале!

Как его звал весь город.

Это я потом, то ли из деликатности, а больше - по причине сложившихся в ту пору в нашей, простите меня, русской прозе традиций, переименовал его. Назвал Даней.

Витей Даниловым. В этом ли дело?

Когда и Короленко — украинский “сын короля”! — и Немченко, украинский странник, считай — чужестранец, - стали одинаковыми заложниками нынешних обстоятельств на Украине.

И вот Олег позвонил к нам в дверь.

Первой бросилась к ней, конечно, собака.

— Ой-ёй, убери её! — ну, прямо-таки запричитал Олег.

Я удивился: 

— Она смирная, да ты что? 

— Боюсь собак, убери!..

Ну, как было не пойти навстречу бесстрашному капитану “Металлурга”, если в промежуток меж дверью и притолокой выглядывало лицо, ну, прямо-таки иссеченное шрамами: 

— Да она не тронет!

— Все равно убери! 

Схватил Квету за ошейник, из коридорчика утащил в комнату, дверь закрыл поплотней.

— Ты что, Олег?

— С детства боюсь собак…

С таким-то боевыми отметинами, а?

— Да она смирней не придумать!..

— А вот видишь! — сказал он чуть ли не виновато, когда обнялись. — Такое дело… когда начинали еще мальцами. Сам себе клюшку выстрогал, что ты!.. Ни у кого такой не было. А играли до темноты, какой там! Вообще огней в городе не было. Ну, кроме зарева над комбинатом. Особенно, когда что-то не ладилось: чем там хуже, тем нам светлей. Самые шайбы шли под зарево.

— Под сполохи! — вдохновился я.

— Тогда вообще было домой не загнать, ну что ты! Поздней ночью шел с клюшкой, а стая собак… им-то? Палка в руке и палка. А человек с палкой, понимаешь сам.

— Вон оно!

— Напали один раз, еле отбился… Хорошо, что работяги со смены шли.

— Ну, извини, брат! — и снова его обнял. — Вот обо всем об этом как раз мой рассказ…

— Какой рассказ? Где ты его напечатал?

— В том-то и дело, что пока — нигде. Как вы тут решите, так и будет.

Квету впопыхах запихал в самую “меблированную” комнату, вторая пустовала вообще. Пришлось усадить Олега на кухне.

— Внимательно, Олег, а?.. Какие-то там мелочи, это ладно. Это я поправлю. Вообще - как?

Закрыл дверь и сунулся было в комнату, но Квета чуть не сбила с ног. Выскользнула из-под руки и, задрав башку, уселась перед дверью на кухню.

Пока тащил её за ошейник, царапала когтями линолеум… Чем же ей Олег так понравился? Почему такой интерес?

— Собака! — строго прошипел в комнате. — Ты хочешь, чтобы все наши с тобой труды… а ну, лежать! Лежать, кому сказал!

Рассердился.

И добрый час потом, если не полтора, никак не меньше, либо околачивался в прихожей, либо на цыпочках мимо двери на кухню переходил в пустую, без мебели, комнату: хоть бы стул какой был! Не говоря о плохоньком креслице.

— Гарь! — раздалось, наконец, и я прямо-таки рванул дверь к Олегу. Он там улыбался. - Хороший рассказ, Гарь!.. Надо срочно печатать, что ты… Знаешь, как поддержит ребят…

— Спасибо тебе! — говорил я растроганно. - Ну, спасибо!

Бесстрашный капитан “Металлурга” виновато поморщился:

— Только, знаешь, что? Это вот, насчет хахаля, убрать надо… совсем! Вот тут, где я ногтем отчеркнул.

Протянул мне текст… ну, конечно же!

Первый абзац. Самое начало рассказа. От первой до шестой строчки.

Попросил:

— Прочитай-ка вот… вот!

Но я-то знал это наизусть!

 “Не знаю, как оно вышло — скорее всего проговорились девчата с междугородной, — но уже рано утром весь город знал: когда после игры, уже глубокой ночью, позвонил жене из Саратова капитан “Сталеплавильщика” Витя Данилов, трубку взял её хахаль и по дурацкой своей привычке спросонья брякнул: “Хоменко слушает”.

И я чуть не простонал:

— Это нельзя убирать, Олег.

— Никак? — спросил, ну так жалостно.

— В том-то и штука.

Работенка вообще-то!

Сперва сам маешься. Чего только не придумаешь, чтобы будущие твои читатели не захлопнули книгу, не отложили ее в сторонку…

А потом друзей своих либо добрых знакомых начинаешь упрашивать: ну, извини, мол! Что наступаю на больную мозоль. 

— Лида и так меня подозревает: пилит без конца, — проговорил Каля, ну, так жалобно. — А тут, если прочитает…

— Да при чем — ты?.. Тут же все наоборот!

— А специально, скажет. Чтобы меня отмазать. И так житья не дает… Как только вернешься — началось!

И только через много лет, ой как много, я, наконец, сложил, что к чему.

Разве жены новокузнецких ребят не знали о “бабской”, о “голубой дивизии”? Об этих бойких девчатах, защищавших ворота “Металлурга” уже на дальних к ним подступах. Еще в холле гостиницы “Металлург”, где останавливались приезжие игроки. 

И что?

Может быть, думали, что все точно так же обстоит в больших городах, где кузнечане играют “на выезде”. Муженьки идут по коридору московской гостиницы, а на шею им вешаются не из “голубой” — из какой-нибудь серо-буро-малиновой столичной “дивизии”. Главный тренер Тарасов нанял… размечтались! 

Как в том анекдоте…

— Это все-таки надо бы вычеркнуть, Гарь! 

— Да ты что, Олег!.. Это ж специально. Ну, как бы особый литературный прием: для читателей.

— Заманка? — оживился Каля.

— Если хочешь, так: у тебя же наверняка есть набор каких-то своих способов обмануть…

— Ну, главное, чтобы выиграть!

— Вот и я хочу то же самое. В итоге-то. Выиграть!

— Рассказ хороший, жалко!

— Так, а чего жалко-то?.. Ничего пока не потеряно. Хочешь, возьми, покажи ребятам…

— Знаешь, что? — вздохнул капитан. — Давай возьму. Покажу своей…

— Команде, что ли?

Он будто отмахнулся:

— Да зачем?.. Лиде покажу: ты забыл?.. У нас-то жена — с в о я!

И до меня дошло…

— Ну, извини, Олег! Липового сибиряка. Забыл совсем. Жена — своя. А ты…

Он опередил:

— А я — сам. 

— Ну, возьми, сам. Возьми. Покажи своей… 

Может быть, жена Олега не только прочитала рассказ — дала прочесть какой-либо из близких подруг?

Несколько томительных дней я старался не отлучаться из дома: вдруг Короленко позвонит или вдруг зайдет, мало ли.

Живая легенда Новокузнецка, да. 

Перебираться в Москву в свое время отказался: вообще был необычный человек в этом смысле. В отличие от других, кто не прочь был своею славой попользоваться, до седьмого пота корпел над курсовыми работами в Металлургическом институте. Что уж говорить о поте в горячем цехе на комбинате: там-то уж и точно никто за тебя смену не отстоит.

Кажется, чуть ли не единственный из всех в команде игру в “Металлурге” он совмещал и с работой, и с учебой… двужильный?

Или — настоящий сибиряк? Чалдон старой, на наших глазах исчезающей тогда школы.

Он уже не играл, радостный рев трибун ушел в прошлое. В обжимном цехе вкалывал теперь на всю катушку, как говорится. Не желал никаких поблажек?.. Соблюдал себя, как говаривали раньше? Блюл.

Само собой, что грел его не только “горячий” цех. В последние годы в Союзе заговорили о хоккейном “Клубе-300”, и среди троих его отцов основателей, забивших за время карьеры по триста шайб, оказался и Каля.

И кузнецкая гордость вылилась в знаменитую, в одночасье облетевшую город фразу писателя Гены Емельянова: “Где бы еще эти сраные москвичи нашли “третьего”?!

Нынче это, может, и позабыто, а тогда “третий”: у-у!

Хоть звучит святотатственно, пол-литра “на троих” было — святое дело. 

В одном из старых рассказов есть у меня до боли родная новокузнецкая картина, и нынче исцеляющая душу в самые горькие, случается, дни…

В трескучий мороз, когда замерзают на лету воробьи и падают на городскую наледь с таким же, как опавшие листья, легеньким стуком, в толчее “гастронома”, что на площади Маяковского, на мохнатом от куржака оконном стекле, появляется процарапанная ногтем, одинокая черточка: предложение “сообразить на троих”. Этот полный надежды зов находил почти немедленный отклик. Рядом с первой черточкой почти тут же процарапывалась вторая, а то, в такие-то холода, сразу и третья, после чего все три пересекала наискосок торопливая, но все же полная заботы о продрогших до косточек собратьях полоска: мол, все, ребята, прием заявок закрыт. Открывайте собственный бизнес… тьфу ты!

Еще одно доказательство искривления времени, на которое нынче у нас уж чего только и не спишут.

Но тогда!..

Самолюбие Кузни, годами страдавшее от переманивания игроков, а то и от прямого грабежа столичными клубами, было наконец-то хоть в какой-то мере вознаграждено. “Третьего” нашли не какие-нибудь ханыги из подворотни - нашли старые обидчики-москвичи!

И друг мой Гена, так до сих пор и не оцененный земляками писатель Емельянов, научивший меня пониманию родного для него города и бесконечной, поистине жертвенной любви к нему, поднимал в пельменной граненый стакан и со слезой в глазу говорил:

— За сибирские дивизии, мужики!.. Чтоб они там, в сорок первом, без нас в Москве делали?! 

Как знать!

Может, и Лида Короленко тоже не только о себе думала?

Раненько утром, я еще не успел выгулять Квету, Олег позвонил в дверь квартиры, и, когда я попытался широко распахнуть ее, тут же почти прикрыл и серый конверт с рассказом сунул в щелку:

— И не приглашай, нет. А то твоя зверюга…

— Да я её закрою опять…

— Пусть бегает. Только не за мной!

— Хорошая шутка. Один-ноль?

— Да поговорили бы… На смену опаздываю! 

— Ну, извини, капитан!

Он прямо-таки взмолился, но только до того торопливо:

— Послушай, а это не подойдет?.. Для затравки. Начинали-то с русского хоккея. А где взять клюшки?.. Днем с огнем не найти. Не только у нас. По всей Сибири. И мы — что?

Собака все пыталась пролезть в дверь, отпихивал ее коленями:

— Нехорошо, Квета!.. И что?

— Да кто-то узнал, что на складе на комбинате есть десятка два конских дуг… Для лошадок, что таскали с “золотарями” по городу вонючие эти бочки… Ха-ро-шие дуги! Распилишь пополам — как раз две клюшки. Украли! Все дуги. Представляешь! И распилили. 

— Квета, отстань… И что? 

— Ну, это вот… вместо хахаля. Как нас потом таскали в милицию… 

Теперь уже я взмолился:

— Олег!.. Ну, понимаешь…

— Не подойдет? — вздохнул и коротко тряхнул в дверях пятерней с перчаткой в руке. — Все, ладно! Где наша не пропадала? Вообще-то Лида сказала — давай печатай… Где ты его будешь?.. Ну, это ты лучше нас… Все, привет!

— Погоди, провожу тебя…

— Потом, некогда!

Он было затопал вниз, но обернулся к двери, в которой я, с конвертом под мышкой, придерживал Квету, чуть ли не прокричал. Уже почему-то радостно: 

— Только она сказала, Гарь. На улице ей лучше не попадайся!

И скрылся за поворотом лестницы. Послышался только топот да потом скрип пружины, когда рванул ручку, и стук двери.

“Не попадайся! — отозвалось во мне. — Не попадайся!”

“Попался” потом не Лиде - суровым почитателям нашего “Металлурга” и, само собой, добровольным защитникам бывшего его капитана…

Произошло это неделю спустя. А несколько дней перед этим жил я будто в сладостном сне.

Начать публикацию решил с городской газеты, с “Кузнецкого рабочего”, и вроде бы не ошибся. Там рассказ оценили, тут же, ни строки не поправив, заслали в набор, и он стремительно вышел: по два “разворота” в трех номерах. Шесть полных газетных полос.

Когда это в Кузне было видано?.. Такой мою душевную рану прикрыл целебный пластырь!

Но еще целебней стало другое.

Квета сделалась любимицей детворы не только из соседних домов. Иногда мне казалось, что поглядеть на нее сбегается малышня чуть ли не со всего города.

И она это будто понимала!

Зима наступила снежная, по обеим сторонам улиц уборочные машины нагребли хребты чуть ли не в человеческий рост, но собака карабкалась по ним с такой охотой и с такой ловкостью, что это вызывало общий восторг. Это потом, поближе к весне, от копоти с комбината сугробы почернеют настолько, что собаку на них не сразу и разглядишь…

Но пока зарядивший каждый день снег был не только девственно чист, почти торжественен, и черная лохматая Квета смотрелась на нем как добрая и смешная невидаль.

Детишки словно соревновались с ней, взбираясь наверх. Стремительно скатывались и поднимались опять, а она то поматывала башкой, как будто отправляя их вниз, а то потом попку подталкивала мордой, словно помогая забраться обратно… Такое поверх сугробов поднималось веселье!

Затем пошла мода мордаху подставлять: чтобы Квета дружелюбно лизнула.

И правда, очередишка выстраивалась: как всегда шумная и чуть не драчливая.

— Ты сопли сначала вытри, потом будешь…

— Он думает, она ему оближет, ну!

— Рукавов, што ли, нету, Серый?

— А вон и Кукла пришла: не бздишь, Надька?

Конечно, я пробовал вести с ними воспитательную работу: мол, зачем же так грубо?! Дама все-таки!.. Вы слышали такое слово: “джентльмен”?

А Квета старалась!

Иногда ей притаскивали мороженое, его и зимой продавали на каждом перекрестке. Тут я не поспевал что-либо сказать: собака проглатывала его стремительно.

И вот в один из таких счастливых для меня вечеров, когда мы с Кветой уже возвращались домой, на этой площадке напротив кинотеатра “Октябрь” на нас надвинулись трое, и один негромко сказал:

— Ты что ж, падла?.. Думаешь, тебе тут все можно?

— С чего эт ты — вдруг? — спросил его.

— Ты зачем Калю опозорил?!

Дурацкий, конечно, разговор, но помню его настолько ясно!

— Это где же я его “опозорил”?

— А в городской “трепаловке”!.. Ты писал?

— Писал-то я. Но он это одобрил, Олег.

— Каля одобрил?!

— Каля!

— Да брось ты!

— Чего бросать, он перед этим прочитал. Прочитал и сказал: печатай!

Говоривший глянул на остальных двух:

— Побудьте с имя.

Местные ребята — родной говор!

Сам пошел к телефонной будке, а эти двое, словно окружая меня, слегка отступили друг от дружки… Но защитница моя! Квета.

То на одного взглянет. То на другого. И все нетерпеливо перебирает передними лапами. И дружелюбно метет хвостом снег. Малый снегоуборщик, да.

Даже сердца у этих дрогнули:

— Где ты ее такую взял?

— Собаку, что ли?

— А то ково…

Старший уже возвращался, еще издали тянул руку:

— Ну, извини, падла!

— И все равно — “падло”? — возразил.

— Ну, кореш, кореш! Извини, друг. Каля говорит, ты не пьешь: чего б тебе такого?

— Да ничего мне “такого”.

— Давай хуть проводим.

— Да у меня — вон! — кивнул я на Квету, которая мела теперь хвостом перед вернувшимся.

Он рассмеялся:

— Хэх!.. Она его проводит… уже весь город знает: большая игрушка.

— Да кабы игрушка, брат…

Сказал, наверное, слишком горько. Он почти смутился:

— Ты тоже извини… брат.

Один из этих весело спросил:

— Может, ей — чего?

— Чего — ей-то?

— Ну, чего купить, может?.. Сам не пьешь, дак…

— Она выпьет?

 -Ну, съист. Съист.

“Завтрак туриста”, да.

Закусит им.

Они пошли, нагибаясь друг к дружке и почему-то горбясь.

А я стоял, размазывая на щеках слезы.